Неточные совпадения
— Ну — ладно, — она
встала. — Чем я тебя кормить буду? В доме — ничего нету, взять негде.
Ребята тоже голодные. Целые сутки на холоде. Деньги свои я все прокормила. И Настенка. Ты бы дал денег…
Нехлюдов посидел несколько времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил
ребят на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав рассказ старика, Нехлюдов
встал и пошел на то место, которое берег для него Тарас.
«Грызиками» назывались владельцы маленьких заведений, в пять-шесть рабочих и нескольких же мальчиков с их даровым трудом. Здесь мальчикам было еще труднее: и воды принеси, и дров наколи, сбегай в лавку — то за хлебом, то за луком на копейку, то за солью, и целый день на посылках, да еще хозяйских
ребят нянчи!
Вставай раньше всех, ложись после всех.
— Эй,
вставай,
ребята, на работу! — кричит разбуженный съемщик.
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на французском языке песню Беранже: «В ногу,
ребята, идите; полно, не вешать ружья!» В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который,
встав, каким-то вялым и гнусливым голосом сказал гегельянцу...
— Женщина, например, тетка, у меня была, безмужняя, вдова. Муж у ней, значит, помер, скончался. А
ребят полна изба.
Встанет, бывало, до свету божьего, — где еще зорька не теплится… А летняя-то зоря, сама знаешь, какая! Бьется, бедная, бьется с
ребятами, а где же управиться… За другими-те и не поспеет.
— Видал, как я сочинять могу? Вот чего наговорил — чего и не думал никогда! Вы,
ребята, не давайте мне веры, это я больше от бессонницы, чем всурьез. Лежишь-лежишь, да и придумаешь чего-нибудь для забавы: «Во время оно жила-была ворона, летала с поля до горы, от межи до межи, дожила до своей поры, господь ее накажи: издохла ворона и засохла!» Какой тут смысел? Нету никакого смысла… Нуте-ка — поспим: скоро
вставать пора…
Под вечер Кирилло наш — суровый был мужчина и в летах —
встал на ноги, шапку снял да и говорит: «Ну,
ребята, я вам боле не начальник, не слуга, идите — сами, а я в леса отойду!» Мы все встряхнулись — как да что?
— Тело у нас — битое, а душа — крепка и не жила ещё, а всё пряталась в лесах, монастырях, в потёмках, в пьянстве, разгуле, бродяжестве да в самой себе. Духовно все мы ещё подростки, и жизни у нас впереди — непочат край. Не робь,
ребята, выкарабкивайся!
Встанет Русь, только верь в это, верою всё доброе создано, будем верить — и всё сумеем сделать.
Пьянствовали
ребята всю ночь. Откровенные разговоры разговаривали. Козлик что-то начинал петь, но никто не подтягивал, и он смолкал. Шумели… дрались… А я спал мертвым сном. Проснулся чуть свет — все спят вповалку. В углу храпел связанный по рукам и ногам Ноздря. У Орлова все лицо в крови. Я
встал, тихо оделся и пошел на пристань.
— Ну,
ребята, пора!
Вставай! Время идти! — заговорил пильщик, толкая других товарищей, которые также спали. — Ну, поворачивайся, что ли,
ребята!
— Время ехать! — сказал Пантелей. —
Вставай,
ребята.
— На место, не ваше дело! — энергично, голосом, привыкшим командовать, крикнул Луговский. — Не тронь,
ребята, это наше дело с ним, другим не след путаться! Павел,
вставай, я на тебя не сержусь, — спокойно произнес Луговский и слез с него.
— Не
встать мне с этого места… спроси хошь у
ребят, вот те Христос — правда…
— И по-моему, братец, не за што: душа ты кроткая, голова крепкая, — проговорил Петр и постучал Матюшку в голову. — Вона, словно в пустом овине! Ничего, Матюха, не печалься! Проживешь ты век, словно кашу съешь. Марш,
ребята! — заключил он,
вставая.
— Ну,
вставай,
ребята,
вставай. Переход ноньче дальний.
Ну, сели, поехали. До свету еще часа два оставалось. Выехали на дорогу, с версту этак проехали; гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма из кустов ползет на дорогу.
Встал обок дороги, смотрит на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя, гляжу, ни жива ни мертва…
Ребята спят, сама не спит, мается. На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
—
Вставай,
ребята! Эй! К неводу! — командовал Сережка.
— Однако мне пора в Москву, — сказал он вдруг,
вставая. — Пойдем все ко мне,
ребята. Проводите меня… и чаю напьемся.
Смолкли
ребята, враждебно поглядывая друг на друга, но ослушаться старшого и подумать не смели… Стоит ему слово сказать, артель
встанет как один человек и такую вспорку задаст ослушнику, что в другой раз не захочет дурить…
—
Вставай,
ребята,
вставай! Койки вязать! Живо братцы! Не копайся!
И катали
ребята. На целу косушку выиграл Кузька Ядреный и
встал как ни в чем не бывало.
— Эх, Алеха, пора тебе, малый! Поезжай.
Ребята вон уж когда уехали. Завтра-то на зорьке
вставать тебе, а ночи ноне короткие.
За Арона голосовали только его ученики по кружку и большинство
ребят из закройной передов. Остальные голосовали против, в том числе и Лелька. Арона провалили. Тогда еще раз
встал Ведерников. Бася побледнела. А он, беспощадно глядя, сказал...
Ребята дружно смеялись, и дружно все
встали за Лельку, — и приезжие, и местные. Рассказывали о ее энергии и непримиримости, об умении организовать молодежь и зажечь ее энтузиазмом. Обида Лельки потонула в радости слышать такой хороший и единодушный товарищеский отзыв.
Спирька неожиданно изогнулся, с силою боднул Оську головою в лицо, вырвался и, шатаясь, побежал к двери. Разгоряченные
ребята — за ним. Оська стоял, зажав ладонями лицо, из носу бежала кровь. Вдруг — дзеньканье, звон, треск. У двери были сложены оконные рамы, Спирька споткнулся и упал прямо в рамы. Барахтался в осколках стекла и обломках перекладин, пытался
встать и не мог.
— Ну, теперь марш,
ребята! — сказал Анатоль
вставая.